Предыдущую часть 12 "Шлея под хвост попала" публикаций об аномальной зоне в районе Молебки читать здесь.
Нюрка
Анюта Примака - дочь сельского кузнеца Никиты - любила убредать одна далеко от села. От бабки своей и по наитию она понимала язык трав и цветов. Шепталась с ними о чем-то. Долго высматривала в них что-то, внюхивалась...
Поле луговое
Как раз загустел, сомкнулся травостой лугов и полян. В пахучих разливах зелени буйно цвели лютики, незабудки, колокольчики, купальницы. А вот на лесных опушках и закустаренных поймах новые радужные краски. Это зацвел марьянник. Чудный цветок. Издали покажется, что лепестки его двухцветны. А возьмешь цвет в ладонь, вглядишься и видишь, что фиолетовым цветом окрашены вовсе не лепестки, а прицветные листочки. А желтые - это цветки.
Они как бы собраны в распушенный колосок. Очень привлекает этот цветок пчел да шмелей.
А может и венок, и платье красавицы?
Бабочек манит все красивое
Вот уже и бабочки прилетели. Красивые такие. И не пугливые. То в туесок норовят залететь, то в волосах затаиться. Приметила Анна, что под ольхой марьянник крупней, чем под осиной.
Деревенская красавица
Приметила она и другое. Марьянником с удовольствием лакомятся овцы и лошади. Но если вблизи нет другой травы в изобилии, животина, объевшись, становится какой-то вялой, сонной. Не любили забредать сюда и коровы. Не заманить их сюда. То ли молоко телятам не нравилось с того поля?
Потому и гоняли поселенцы свою животинушку подальше от этого колдовского фиолетово-желтого ковра. А вот позже Анна узнала, что иначе этот цветок зовут Иван да Марья. Об этом рассказала ей старуха-колдуха. Проведала она и сказ про тот цветок.
Будто бы давным-давно жили брат и сестра: Иван и Марьюшка. Судьба их разлучила. Блукали они белу свету долго ли коротко.
И тут повстречалась Ивану девица-красавица. Засупружились они. Жениться недолго, да бог накажет. Так и случилось.
Проведал Иван от людей, что жена его любимая - сестра родная. С горя Марья пожелтела, а Иван посинел. Да так, что оба они в траву превратились.
Не хотелось Анютке такой горькой судьбы. Но так уж в душу вплелся этот плач про Ивана да Марью.
Луг снова прорезал лес. Деревья какие-то кривые. Словно из заколдованного леса.
Заколдованный лес
Рано, еще с брезгом вышла Анюта из подворья, да уж, глядь, солнышко за холм покатилось. А вот речка ни речка - так, скорее болотце с кувшинками.
Села у края усыхающей бакалдины, вытянула намаявшиеся ноги с блаженным хрустом. Мутная болотистая желть вдруг округлилась неясной лужицей. Два крохотных овальных озерка среди потрескавшейся без воды ямины...
Глаза... эти морщинки... Руки... кровь...
- Ма-ма-ма...!
Не разбирая дороги кинулась в лесную чащу. И лежала там под лапистой елью, беззвучно рыдая, покуда не забылась крепким небудким сном.
Утопленница-мать
Ужасная судьбина кузнеца
Никита-кузнец
Никита дочь дожидаючи, в немалое волнение пришел. То во двор выйдет, глаза проглядывая, то в избу заскочит, лучину задует и давай по зауголкам высматривать, выкрикивать.
Десять лет-зим с Анюткой они здесь. А боль из сердца не исходит. Не вытребило ее ни времечко, ни нужа, ни любовь отцовская к сиротке Анютке.
Не ко времени истрескался лоб головы могучей. Супротив всего: лихой блеск народился и заматерел в его серых насубровленных глазах. Тяжкое проклятие наложил он на себя. И никто не избудет его из израненной кузнецовой груди. Его жену Матрену, Анюткину мать, барыня велела извести весьма изуверским способом.
Барыня не раз пыталась склонить видного Никиту к изменчивой любви. Но он будто и не видел барыневых врюхалок.
Связанную, с пеньковой затычкой во рту Матрену затолкали в дубовую винную бочку и привезли к кузнице запряженные в телегу крестьянки. Наверное, дабы если затычка у Матрены выпадет, чтобы за жалостливыми песнями кузнец не услыхал.
Русская деревня в прошлом
Приказчик, хлебнув для пущей храбрости, стал подначивать, поддергивать кузнеца:
- А ведь верно бают, что ты истощал силы свои ночными утехами с Матреной. Куда тебе единым хватом донье бочки пробить ломиком одним бодком. Слаб ты супротив дуба мореного вином смокнутого.
Распалился-рассопелся кузнец, ухватил калило, коим веретена в жерновах выжигал, раскалил двухаршинный снаряд до краснобрызга, почти без замаха пронзил донце бочки, приналег шестипудовым телом...
И только, когда раскаленный наконечник, скользнув в дымящееся жерло, забился в дубовой утробе, словно острога в белужьей хребтине, кузнец учуял неладное, взревел медведем...
... С этапа Никита бежал. А вскорости сырой ветреной ночью запылал усадьба барыни. "Красный петух" заиграл и над домом приказчика. В ту же ночь пропала из людской дочь Никиты. Пропала, чтобы объявится с отцом-женоубийцей в богоотступной Молебке за тысячу верст от матрениной могилки.