Из детства, опаленного войной

Из детства, опаленного войной
Из воспоминаний Ю.К. Словецкого

«Немилосердно поступает время, отнимая у нас годы, силы и дорогих сердцу людей. Противостоять его потоку невозможно, но есть человеческая память, которая бережно хранит имена, даты, события. У каждого из нас есть такой архив – память, разложенная по полочкам-годам.
Мы, мальчишки. даже с какой-то радостью и эйфорией восприняли это известие: - «Война! вот здорово! Вот мы им покажем!». Но эта радость быстро истлела. Ведь война была не понарошку с мальчишками на заднем дворе, когда через секунду «убитый» уже вскакивал, и вновь начиналась битва.
На время оккупации города Тихвина немецко-фашистскими войсками вместе с матерью и младшим братом уехали в Шугозеро...
Отец приехал за нами в 22 часа 17 декабря 1941 года. После некоторых скитаний, будучи «выковырянными» из Тихвина, мы проживали в д. Ивановское, в 3 км от пос. Шугозеро (на противоположном берегу озера с таким же названием). Нас приняла прекрасная русская женщина. У нее были сын и дочь, муж воевал на фронте. Замечательный, щедрой души человек, она отнеслась к нам, как к близким родственникам. До сих пор я с благодарностью вспоминаю эту семью.
Утром отец накормил и напоил коня, бросил в сани охапку сена. Настал час расставания. Мы все, кроме отца, заливались слезами, прощаясь с нашими гостеприимными спасителями. Отец поторапливал. Затем, укутав нас с мамой одеялом, а братишку Алика, завернув в тулуп, усадил в сани. Сам сел на передок, свистнул, и застоявшийся и отдохнувший конь сразу пошел широкой рысью. День был морозный, безветренный, кусты и деревья спали под снежными шапками. Красиво, волшебно и необычно тихо, как в сказке. В Ганькове мы остановились у знакомого лесника, поели, немного отдохнули. Отец о чем-то поговорил с ним. А когда мы стали собираться в путь, вытащил откуда-то небольшой браунинг и передал маме - она умела стрелять. А сам сел в сани с расстегнутой кобурой, из которой выглядывала рукоятка револьвера, на колени положил кавалерийский карабин. Подошел лесник, похлопал коня по крупу, сказал: - «С Богом!». Отец дернул вожжи - и мы тронулись. Алик сразу заснул, а я внимательно и напряженно всматривался вдаль, по сторонам. Было интересно и жутковато: для чего такие предосторожности? Спросить у отца боялся. Он не любил этого. Проехали Сарожу, Бор, Кайваксу, наконец, Березовик. Сумерки сгустились. Хлестнули коня, тот прибавил в шаге. Отец внимательно осматривался по сторонам, вглядывался вдаль. Мы с мамой ждали. Мама, побледневшая от напряжения. сжимала в руках браунинг. Зато братишка крепко спал, посапывая, на ресницах таяли снежинки. Снег повалил, когда мы только отъехали от Кайваксы.
Поворот на Сарку. Отец - маме: - «Спрячь!». Мама убрала браунинг в сумочку. И вдруг раздалось грозное: - «Стой!». Отец остановил коня, к нам подошли трое, отрекомендовались: - «Патруль».
- Откуда? Куда? Есть ли разрешение на оружие?
Отец достал документы. Старший сержант, подсвечивая фонариком, долго изучал их, затем спросил:
- Это и есть семья? - увидев спящего Алика, он почему-то грустно улыбнулся. - Ну поезжайте, документы далеко не убирайте - впереди еще два КПП.
Отец дернул вожжи, и конь, чувствуя, что дом недалеко, буквально вихрем помчался к городу. Проснулся братишка, осмотрелся по сторонам, ничего интересного не увидев, капризно спросил: - «Ну, скоро?». Папа коротко бросил: - «Скоро. Потерпи!». Проехали ещё два КПП, мы наконец въехали в город.
Он встретил нас глубоким сумраком ночи и тишиной, даже собаки не лаяли, где-то во мраке глухо ворчал мотор, слышались звуки шагов. Кое-где еще тлели угли на пожарище конглинских складов. Проехали через Богородицкий мост, папа повернул направо.
- Не туда, папа! - сказал я.
- Туда, туда, сынок! - тихо, с болью в голосе произнес он.
Осторожно поехали по берегу Тихвинки, повернув налево, остановились возле двухэтажного дома.
- Вот и приехали, - сказал отец. - Здесь мы пока будем жить.


Файл "Тихвин_Возвращение_12.1941_2"

Быстро разгрузились, и отец повел нас в дом, где, как оказалось, находился его отдел. Три комнаты, в двух - канцелярские столы, а в третьей - кровать. Было холодно. Отец принес охапку дров и затопил печку. Мы сидели, не раздеваясь. Воздух быстро нагрелся. Согрели чайник, вместо заварки - сушеная морковь. Молча попили и сразу стали укладываться спать. Нам с братом постелили на кровати, а родители легли на пол. Мы сразу уснули. Разбудил громкий незнакомый женский голос: - «Константин Львович, это я, ваша соседка!». В дверях стояла чернявая женщина с ведром в руке. Увидев маму, она смутилась, покраснела и сказала: - «У капшинских складов нашли груду соли, все бегут туда. хотела спросить. вам не нужно?». Отец кротко бросил: - «Нужно». А затем, обращаясь ко мне, сказал: - «Сынок возьми в углу котелок и отправляйся с тетей Марией». Я с радостью согласился. Мы побежали к складам через Тихвинку. Там собралось уже много людей. Мужик с ломом в руке стоял на куче и колол что-то, приговаривая:
- Вот довели народ!
- А ты? - кто-то крикнул ему.
- А что я? Я тоже народ.
Вдруг я увидел своего приятеля Толю Мурашова с Крестьянской улицы, где мы жили раньше. «Юрочкин!» - «Толик» - почти одновременно воскликнули мы. Толик - широкоплечий подросток с залихватским чубом, одетый в рваный, замызганный ватник, треух и валенки, не раз уже штопанные, держал в руках корзинку. По-взрослому ударили в ладони. Толик скомандовал: - «Давай за мной». И ввинтился в толпу. Я - за ним. Нас били, колотили, рвали одежду, но мы упрямо лезли вперед, падая на колени и проскальзывая между ног. И вот заветная куча. Это была грязно-серая смесь соли, снега, щепок и угля. Но все хватали эти грязные куски, отлетавшие от острого лома. Я быстро набрал котелок, затем, сняв и распустив ушанку, стал набивать её этой грязью, потом с трудом мы выбрались из толпы в сторону лесхимзавода. Вид был потрепанный, но лица сияли победной улыбкой.
Позади всех с ведром стояла тетя Маша. Я подошел к ней, извинился. Она, грустно улыбнувшись, сняла с шеи шарфик и повязала мне на голову.
Толик рассказал всё о нашей улице: кто вернулся, кто нет, кто оставался при немцах. В конце сказал: - «Приходите, а то от вашего дома ничего не останется» - и побежал через Таборы к дому.
Показывая маме добычу, гордо сказал: - «Вот, достал!». Мама же широко раскрытыми от удивления глазами смотрела на меня, на грязную и порванную одежду, потом села, опустив обессиленные руки. Придя в себя, встала, взяла котелок и поставила на плиту для выпаривания. Было очень интересно наблюдать за этим процессом. Все кипело. И вдруг из этой грязи на стенках котелка появилась белая полоска соли. Маленькие кристаллики блестели. переливаясь искорками. Мама их быстро соскабливала и бросала в тарелку. Таким образом, у нас получилось из содержимого котелка и шапки одна треть котелка чистой соли. Пришел папа и, увидев соль, выставленную на стол, обнял меня и коротко сказал: - «Спасибо». А затем, повернувшись к маме, бросил вскользь: - «Шура, это как в гражданскую. Самые лучшие деньги - хлеб, водка, соль, спички, керосин. так что нам нужно экономить».
Рано утром мы отправились к себе домой, в Заручевье, так назывался район города от ул. Карла Маркса до ул. Красноармейской. Проходя по разоренным улицам, вовсю таращились на пепелища, полуразрушенные дома с черными дырами окон. У мамы по лицу пробежала тень. «Да!» - с горечью протянула она. Наконец мы на Крестьянской улице. Вот наш дом. Если посмотреть со стороны Таборов, казалось, он не пострадал, а вот с улицы... Мать ахнула. Доски коридора выломаны, лестницы на второй этаж нет, двери в квартиру распахнуты, а в туалете и вовсе отсутствовали. Из дома напротив высыпала ватага мальчишек - моих друзей Нешиных. Степенно вышла тетя Настя Нешина. Пока она разговаривала с мамой, мы с дружком Виктором и его братом Володькой залезли по выступам на второй этаж и вошли в квартиру. Она была пуста, только в большой комнате валялся разорванный портрет Гитлера, растоптанный солдатскими сапогами, да эмалированная тарелка со свастикой, простреленная в трех местах, по углам - кучи нечистот. Мы прошли в кладовку, там лежали пустые коробки и два рваных чемодана. Ещё я нашел солдатский ремень с надписью: «Gott mit uns» (Бог с нами). Ремень был кожаный, и я закричал: - «Чур, моё!». Ребята только засмеялись. «У нас этого добра полно», - сказал Володька. Мы вышли к лестничному проему. Мама торопливо спросила:
- Ну что?
- Да нет там ничего, кроме мусора.
- Юра, заберись на чердак, там в правом углу лежит куча разного хлама, разбери его - я там кое-что оставила.
Мы полезли на чердак. Втроем быстро разобрали эту кучу, а под ней нашли сверток из мешковины. Быстро вынесли найденное и передали маме. Она развернула. и мы увидели большую черную тарелку - репродуктор, две иконы, ложки и вилки, Алькину игрушку - паровозик. Тетя Настя засмеялась: - «Ну, ты даешь, Васильевна!».
На следующее утро прибежал Витька и прямо с порога сообщил, что в нашем доме будет штаб летчиков. «Опоздали, - сокрушенно промолвил отец. - Ну что ж, будем осваиваться здесь».
Вскоре наступил новый 1942 год. Праздновали в кругу семьи. Папе выдали осьмушку настоящего грузинского чая, полбуханки серого хлеба и кусок сахара. Мама приготовила пюре из мороженной картошки, сдобренное лампадным маслом - его дала нам соседка. Мы собрались за столом. Вот это был праздник!
В феврале открылся базар с торца от здания районного комитета партии, на его месте, на ул. Орловской, сейчас находится дом № 2. Сюда тащили все, что можно. Но ценились более всего хлеб - 600 рублей за буханку; водка - 1000 рублей за пол-литра; соль - 50 рублей за спичечный коробок; керосин - 200 рублей за пол-литра. За 10 спичек давали 15 рублей, за две пачки махорки - буханку хлеба. Просуществовал базар полтора года, а затем его перенесли на другое место, на котором сейчас находится автостанция. Мы, пацаны, были неотъемлемой частью базара.
В конце зимы около Боровинки кто-то нашел несколько трупов лошадей. Тогда и нам достался приличный кусок. Главным блюдом был суп с кониной и картофелем. И морковь, и картофель выдавались в сушеном виде по карточкам.
В марте наступила ранняя весна, дни стояли солнечные, снег таял очень быстро, и на город обрушился паводок. Всю низменную часть города и Заручевье затопило. Через Богородицкий и Вязитский мосты проехать было невозможно. Разлившаяся Тихвинка подтопила некоторые дома на Стретилово, Введенского девичьего монастыря. на ул. Советской. Прибрежные жители, имевшие лодки-плоскодонки, проблем с передвижением по городу не имели, а вот нам приходилось плавать на воротах до самого военкомата. Вода держалась недолго, как прихлынула, так и спала через неделю, потому что до Смоленского шлюза все заслонки были открыты и заклинены. Спала вода, и оставшаяся часть мужчин от мала до велика бросилась ловить рыбу - сачками. У некоторых улов доходил до 20 килограммов.
В это же время городское начальство занялось освобождением центра города, территории монастыря от могил фашистов. Около военкомата было шесть могил, на откосе в сторону ул. МОПРа. Работали пленные. Шестеро здоровенных, обросших рыжей щетиной фашистов раскопали могилы, вытащили завернутые в плащ-палатки останки тел пяти немцев и одного испанца. В 1941-м под Тихвином воевали и испанцы из 1-го батальона «голубой дивизии», рота латышей, рота эстонцев, эскадрон донских казаков и ещё много разной швали. А во дворе монастыря перед самым входом в собор стояло около 30 березовых крестов. Перехоранивали их на старом кладбище, в самом конце.
Зимой и весной в город прибыло много ленинградских организаций: половина областной прокуратуры, милиции, исполкома, суда и других. Сотрудники приезжали вместе с семьями. В городе даже стало как-то тесновато. Людей разместили в частном секторе. Многие из прибывших ленинградцев были истощены, на ногах чудовищные отеки. Им выдавали спецпаёк намного больший, чем обычным жителям.
Весной остро стал разговор об огороде - без него не прожить. Договорились с лётчиками, которые размещались в нашем доме, чтобы разрешили посадить в огороде картошку. Отец отправился в командировку по району, в одной из деревень ему удалось свой шикарный твидовый костюм обменять на два мешка картошки. В мае огород посадили, а забота о нём стала моим делом: прополка, полив, окучивание... Но от дел по хозяйству наша мальчишеская жизнь не замирала.
Ещё ранней весной, как только растаял снег, в окрестные леса направились бригады, с одной стороны – «трофейщики» от комендатуры, и умудренные опытом бойцы, а с другой - пацаны разной масти от 8 до 14 лет. Леса вокруг города были поделены на «охожи», где могли орудовать ребята определенной части города. В распоряжении заручевских и «пьяной деревни» была часть территории от ул. Полевой Кузнецкой - до Астрачи, фишевогорских - в сторону Борков и Заболотья, стретиловских - Усть-Шомушка, ребят из «Романихи» и привокзального района - в сторону Липной Горки. если этот негласный договор нарушался, устраивали «правеж». По сравнению с настоящими трофейщиками мы, мальчишки, оказывались проворнее и удачливее. Взрослые в глубь леса не шли, и в полях ещё оставалось много мин. А мы без страха забирались в любой полуразрушенный блиндаж. Нашего оружия находили мало, зато немецкого - только не ленись, собирай. Взрослые наших действий не одобряли и не раз наказывали ремнём, но это нас не останавливало. Тогда «трофейщики» избрали другую тактику: они дожидались ребят на выходе из леса, окружали, отбирали найденное оружие и боеприпасы. В качестве утешительного приза курящим пацанам давали затянуться махрой.
Ну что ж, на войне, как на войне. И мы изменили тактику: высылали вперед дозорных (были свои потайные тропы), а сами прятали трофеи в тайниках. Кстати, как пользоваться автоматом или винтовкой, усвоили быстро. Но за находки приходилось расплачиваться страшной ценой: немало ребят было ранено, осталось калеками, некоторые погибли. Но даже это не заставило нас отказаться от поисков. Конечно, походы в лес удавалось совершать нечасто, нужно было работать и на огороде, сенокосе, дома по хозяйству помогать, смотреть за младшими братьями и сёстрами. Порой так натрудишься, что вечером с трудом добираешься до кровати. А летом наши лесные поиски и вовсе прекратились - матери отобрали обувь, а босиком по лесу не разбежишься. Кроме того, весной мы столько натаскали всякого оружия домой, что можно было вооружить армейский батальон и взорвать половину города.
В конце июля летчики из нашего дома на ул. Крестьянской уехали. И мы вернулись туда. Женщины-соседки помогли привести его в порядок, а затем принесли кто что мог из посуды. А мы с братишкой не могли нарадоваться, наконец-то уснем в своих кроватях в родном доме!

продолжение следует…

Владимир Хоботов ( https://vk.com/id22309487 ) = автор публикации дал «добро» на перепост его материала

продолжение

Мы с братом любили ходить в гости к маминому родственнику - дяде Проскурякову. Он с двумя помощниками пытался восстановить дом Н.А. Римского-Корсакова. Мы, как могли, тоже помогали ему. По его просьбе обследовали Таборы, свои огороды и всякую найденную железку тащили. И весь этот металлолом скапливался на заднем дворе, но были и полезные находки.
Особенно много находили «чеснока». Две небольшие дуги с заостренными концами, сваренные посередине: как бы ты не кинул «чеснок», всегда один конец будет торчать вверх, опираясь на три остальных. Это оружие часто использовали партизаны: наступит на «чеснок» конь - поранится, проедет машина - останется без колес. Еще мы нашли осколок от орудийного ствола большого калибра и маленькое ядро размером с детский арабский мячик. Такие мячики мы выменивали у старьевщика.
В те годы на улицах города часто можно было встретить старого татарина с разным хламом в небольшой тележке. Тихвинские хозяйки меняли у него старые вещи, получая взамен синьку, мыло и другие мелочи, нужные в хозяйстве. Ну, а нас больше интересовали игрушки. Вот и такие арабские мячики, сделанные из цельного каучука, очень прыгучие, ценились в ребячьих играх. А дядя Проскуряков щедро расплачивался с нами удивительными рассказами о Тихвинской Чудотворной иконе Божией Матери, об истории названий (например, «пьяная деревня», «Романиха»), о тихвинских кузнецах, ложечниках и иконописцах; о том, кто в старину проживал на территории Тихвинского района, о загадочном племени колбягов, высокорослых, светловолосых, воинственных и мужественных людях.
Приближался август. У нас в Заручевье готовились к большому престольному празднику - Яблочному Спасу 19 августа. Конечно, религиозные праздники официально не признавались, но в народе их отмечали. А тихвинское начальство относилось к этому весьма либерально. И вот накануне в Тихвине тайком варили брагу (кто из чего мог), из сэкономленных запасов муки пекли пироги, особенно любимые нами калитки из ржаной муки и картофельного пюре, доставали пропахшие нафталином наряды. И вот праздник. народное гулянье разлилось по ул. Красноармейской. Она не смогла вместить всех, и народ разошелся по соседним улочкам. Переливы гармони, пляски, зубастые частушки...
В тот момент мы видели перед собой не измученных ожиданием и непосильной работой людей, а красивых, сбросивших груз забот и как будто на время забывших о том, что идет война. Даже нам родители разрешили погулять до 22 часов, в это время начинался комендантский час. Завершился праздник на мажорной ноте, люди разошлись по домам. Даже участковые удивились, что хотя народ и был под хмельком, обошлось без скандалов и пьяных драк.
Ну а для нас после праздника начались дни ожидания - впереди школьные занятия.
Мы очень соскучились по школе, своим одноклассникам. В нашей школе - бывшей гимназии - размещался эвакогоспиталь, и мы должны были пойти в школу на ул. Карла Маркса.
Утром 1 сентября я встал раньше всех, чем несказанно удивил родителей. Отец пошел на работу, а мы с мамой отправились в школу. На мне была светлая рубашка, в нескольких местах аккуратно заштопанная, темно-серые из чертовой кожи штаны, на голове папина выцветшая фуражка, через плечо противогазная сумка. В ней лежали две тетради, чернильница-непроливайка, ручка с 86-м перышком, чернильный карандаш (сейчас большая редкость, настоящие пчеловоды с его помощью проверяют качество меда) и аккуратно завернутый в чистую тряпочку кусок хлеба, густо посыпанный солью. Двор школы был небольшим и быстро наполнился ребятами разного возраста. О школьной форме реки не было, поэтому одеты все были по-разному. Девчонки скромно стояли, сбившись в стайку, изредка оценивающе поглядывали на ребят. Малышня носилась по двору и, бурно жестикулируя, громко обменивалась репликами. Отдельной группой стояли родители, в основном мамы, и учителя. Увидев знакомых ребят, я подошел к ним.
Через 15 минут сторож зазвонил в маленький колокольчик. Вперед вышла учительница и объявила, что она директор школы и зовут ее Анна Трофимовна Цветкова. Затем стали объявлять классы и классных руководителей. Ребята, услышав свой класс, становились рядом с учителем. Я попал в 3-а класс. А нашим классным руководителем была Фаина Ксенофонтовна Евстигнеева.
Когда все распределились по классам, вперед вышел бравый моряк, красивый, широкоплечий. Оказалось, что в школе вводится новая дисциплина - военное дело, а он моряк Балтийского флота (был ранен и попал в наш госпиталь) - будет у нас военруком. Затем указал на молоденькую девушку, стоявшую позади всех, отрекомендовал: - «Это Лида, ваша пионервожатая». И добавил: - «Вот с ней мы и будем из вас людей делать». Мы рассмеялись. Но вдруг раскатистый голос скомандовал: - «Равняйсь!». Ребята, толкаясь и поправляя друг друга, построились в ломаную линию. Наступила тишина. «Смирно!» - раздалась команда. Мы, выпятив свои птичьи грудки, застыли. «Товарищ директор! Коллектив школы №1 построен! Военрук такой-то...» Анна Трофимовна поздравила нас с началом учебного года, и мы с Фаиной Ксенофонтовной пошли в класс. Моим соседом по парте оказался Костя Лялин, прекрасный парнишка из большой и дружной семьи. Он жил на ул. Труда, недалеко от нашего дома. И началась учеба.
Педагоги делали все, чтобы спасти нас от дурного влияния улицы. Мальчишки в классе быстро подружились. образовалась компания - Алька Куликов, Костя Лялин, Радик Званский, Робка Беляев, Володя Назаров, Женя Любимков и Толя Лебедев. У Жени Любимкова была оторвана левая кисть, но это не мешало ему участвовать во всех наших мальчишеских мероприятиях, в том числе и драках. А дрались по любому поводу: класс на класс, улица на улицу. Были и личные поединки. Но во время всех потасовок соблюдались определенные правила, за нарушение которых строго наказывали. Вот главные постулаты: в драке не пользоваться острыми предметами, в индивидуальных поединках биться до первой крови и не бит лежачих.
К слову, уже на второй день учебы всей школой, построившись в колонну, отправились в совхоз «1 Мая» убирать картофель. Под хоровое «По долинам и по взгорьям» мы шли по городу. Редкие прохожие изумлено останавливались, качали головами, улыбались: Тихвин давно не слышал так много детских голосов.
Поля совхоза «1 Мая» начинались там. где сейчас находится площадь им. Мерецкова. Нам выделили шесть соток и мы принялись собирать картофель деревянными копалками. Уже через час спины могли разогнуть с трудом, а от копалок у многих появились кровавые мозоли.
Наконец перерыв. Без сил мы упали на межу. Тогда «капитан» стал рассказывать разные морские байки. Слушали, открыв рты, и постепенно усталость ушла. И к собственному удивлению, всего за три часа мы полностью убрали поле. Эти забавные истории стали традицией. Каждый раз. видя, что мы уставали, военрук начинал рассказывать...
Возвращались домой по ул. Полевой (ныне ул. Победы). Там в то время построили мыловаренный завод, где выпускали жидкое мыло. Со всей округи свозили падаль, поэтому смрад стоял невообразимый. Но мылом мылись, стирали. его выдавали по карточкам.
В двухэтажном доме на углу Карла Маркса и Красноармейской открылись пошивочная и, что самое главное, - библиотека. Я очень соскучился по книгам. Правда, фонд библиотеки был небольшим - около 500 книг, но со всех концов приходили посылки специально для Тихвина с прекрасными изданиями, в основном дореволюционными или 20-х годов. Мы записались в кружок любителей книги и помогали библиотекарю, пожилой женщине, распечатывать посылки, расставлять книги по стеллажам. В награду она давала читать те книжки, которые мы хотели. Тогда я прочитал на всю жизнь запомнившиеся «Жизнь животных» Брэма, «Жизнь насекомых» Фабра, книги Стивенсона, Майна Рида, Фенимора Купера, Эдгара По, Дюма и другие.
В сентябре у меня прибавилось обязанностей: нужно было забирать братишку из садика, он находился на углу ул. Красноармейской и Труда. Мама наконец нашла работу официантки в столовой «Спецторга». По карточке ей стали выдавать уже 600 граммов хлеба. Пришла горькая весть - похоронка на маминого брата, дядю Колю.
А немцы вновь принялись бомбить станцию и город. Каждую ночь в 00:30 (хоть часы проверяй) прилетали вражеские самолёты, сначала сбрасывали осветительные ракеты, затем - бомбы. С земли их обстреливали наши зенитки и спаренные пулеметы. Но прожекторов было мало, поэтому существенного урона немцам не наносилось, только заставляли самолеты подниматься выше. Выполнив задачу, самолеты улетали. А утром мы с крыши собирали очередную партию осколков. Парашюты осветительных немецких ракет особенно ценились среди пацанов. Мы искали их везде, иногда возле находки происходили драки, но добыча того стоила: женщины шили из шелка кофточку с короткими рукавами, ещё получалось десять носовых платков.
Осенью из эвакуации вернулась Клавдия Ивановна Великодворская с младшим сыном Виктором. Её муж приходился маме родным дядей. Сергей Александрович был заведующим орготделом горкома ВКП(б). 08 ноября 1941 года, когда в Тихвин вошли немецкие войска, он оставался в городе, чтобы уничтожить некоторые документы. Когда пытался выехать из города, машина попала в засаду на ул. Советской, шоферу удалось убежать, а Сергея Александровича схватили фашисты. О его судьбе мы узнали лишь в феврале 1942 года, когда было обнаружено изуродованное пытками тело. Его с трудом опознали старшая дочь Вера и моя мама. Позднее он был захоронен в братской могиле под Звездой - памятником «Слава Героям».
Виктор, вернувшись в город, сразу же направился в военкомат, чтобы уйти добровольцем на фронт. Но ему отказали. Хотя на вид был рослым и крепким парнем, ему исполнилось только 16 лет. Тогда он устроился на работу в депо. Но продолжал обивать пороги военкомата, просился воевать за погибшего отца.
Мы же до конца сентября работали в совхозе. Сначала было два урока, затем завтракали и строем шли на поля. За месяц наш «Капитан» обучил нас многим песням. Мы шли и орали их. Кстати, урожай картофеля был хороший. даже на нашем огороде с одного куста собирали до 15 картофелин.
По-настоящему занятия начались только в октябре. Три урока, большая перемена, а затем ещё два занятия. На большой перемене нас кормили завтраком: десертная ложечка рыбьего жира, крошечный пирожок и стакан мутного чуть сладкого чая. Питались все, староста получала завтрак и распределяла его.
Что касается бомбежек, то мы просто перестали их бояться. Так как немцы всегда прилетали в одно и то же время, то мы спокойно одевались, натягивая на себя всё, что можно, вплоть до зимней одежды, в вещевой мешок складывали самое необходимое и документы. На каждого обязательно клали кружку, ложку и коробок спичек. Потом садились и ждали. По радио раздавался сигнал воздушной тревоги, долгим гудком возвещал о ней химзавод, гудели паровозы в депо. Мы спускались на первый этаж и ждали, когда все закончится. В укрытие не шли, были фаталистами.
В октябре перед днем рождения комсомола нас, группу ребят приняли в пионеры. Очень этим гордились. В школе организовали тимуровский отряд. Конечно, на героя Гайдара мы походили слабо, но все же. Прикрепили красные звезды на воротах домов, показывая тем самым, что люди, а в основном это были пожилые женщины, взяты нами под защиту. И никакой таинственности, мы помогали по мере сил: носили воду, кололи дрова, ходили в магазин и другое. А также в школе создали кружок художественной самодеятельности. Человек десять ребят и девчонок, выучив, кто что мог (стихи, песни), исполняли их на концерте перед ранеными в госпитале. Был у нас и один оригинальный номер...
У Робки Беляева была страсть к лицедейству. Тогда он буквально «заболел» гротесковым образом Гитлера. И немудрено: и то время выходило много злых карикатур на главного фашиста, только что появился фильм «Новые приключения бравого солдата Швейка». В высокой фуражке, переделанной летчиками, что жили в доме Беляевых, с маленькими черными усиками над верхней губой (их изготовил парикмахер дядя Сережа Мартынов), в подобии мундирчика, сшитого матерью, с настоящим железным крестом на шее, с ремнем, на котором блестела немецкая солдатская пряжка, в портупее Робка появился перед самым выступлением в госпитале. Мы ахнули. А он по-гитлеровски заложил руку за борт мундира, состроил рожицу и гнусавым голосом произнес несколько слов. Это окончательно нас покорило. Лида с «капитаном», посовещались, решили номер оставить.
И мы направились на свое первое выступление в «гимназию» - госпиталь. Старшая медсестра сказала, что ждут нас с нетерпением и выступать мы будем перед очень тяжелобольными. И вот идем по знакомому коридору, только вместо названий классов на дверях надписи: «Палата № 1» и т.д. Наконец палата № 4. Стоявшие возле входа молоденькие медсестры, увидев нас, захихикали. Мы вошли в класс и хором сказали: - «Здравствуйте, товарищи бойцы!». Они молча посмотрели на нас. Затем в разнобой ответили: - «Здравствуйте, ребята!». Вперед вышел «капитан» и громко сказал: - «Друзья, пионеры и все школьники начальной школы № 1 приветствуют вас, желают скорейшего выздоровления, чтобы вернуться в строй и снова бить нашего общего врага. А пока мы взяли над вами шефство и будем помогать встать на ноги!». Раненые сначала строго смотрели на военрука, но увидев на его груди две нашивки, золотую и красную, их лица смягчились, и кто-то произнес: - «Браток».
Концерт начался. Лида объявила номер. Вначале хор исполнил «Катюшу», «капитан» аккомпанировал на гитаре. Правда, я просто открывал рот, не произнося ни звука, поскольку слуха лишен начисто. Я выступал следующим, громко, с жестикуляцией прочитал стихотворение «О советском паспорте» В. Маяковского, затем тоненькая Нина Никифорова тихим голосом рассказала недавно появившееся «Жди меня» К. Симонова. Ей долго аплодировали. И вдруг, как черт из табакерки, выскочил Робка-Гитлер. В палате повисла зловещая тишина. А он выставил вперед ногу, заложил правую руку за борт мундира и противным голосом прокричал: - «Всю Европу через ж… на куски мы разнесем!». Тишина.
И вдруг - шквал аплодисментов, крики, стук костылей, смех и улыбки на всех лицах. Контуженные переспрашивали, что он произнёс, но от них отмахивались. От смеха у раненых текли слезы, сестры хохотали, дежурный врач улыбался. А Лида и «капитан» облегченно вздохнули, ведь до самого последнего момента они не знали, что ещё отмочит Робка. Раненые долго не отпускали «Гитлера», а он дурачился, как мог. Наконец военрук взял гитару и приятным баритоном запел: - «Там вдали за рекой...». Бойцы тепло встречали песню. А потом стали расспрашивать «капитана», где воевал, как был ранен, что думает дальше делать.
По дороге домой мы ещё не раз «прокручивали» свой концерт, громко делились впечатлениями. Кстати, наш дебют оказался удачным, выступления проходили два раза в неделю. Причём, как только мы входили в палату, тут же раздавалось: - «Гитлера давай!». Робка стал своего рода нашей визитной карточкой. Но месяца через два нашу самодеятельность прикрыли.
А в нашей семье поселилась тревога. Мама вдруг уволилась с работы, которую нашла не так давно (официанткой в столовой «Спецторга»), рано утром вставала, готовила нам еду и куда-то уходила. Отец стал черным, много курил и молчал. Возвращалась мама вечером, очень усталая, поэтому почти сразу ложилась спать. 01 декабря 1942 года все изменилось, мама вернулась улыбчивая, с сияющими от радости глазами, принесла пакет с печеньем, стала тормошить нас, закружилась в танце: - «Я на новой работе!». Только спустя много лет - в 1980 году на золотой свадьбе родителей - мы узнали подробности. Оказалось, что осенью 1942 года мама приглянулась одному майору из контрразведки, но не его ухаживания не ответила. Тогда он вызвал её в кабинет и предложил пойти на курсы радисток-разведчиц. Отказаться было нельзя. На курсах мама изучала азбуку Морзе, училась шифровке, стрельбе из пистолета, искусству перевоплощения. Но через несколько дней её вызвали в управление НКГБ (Народный Комиссариат Государственной Безопасности) и предложили новую работу в группе аналитиков в отделе по сохранению государственной и военной тайны.
Мама согласилась.

(продолжение следует...

Владимир Хоботов ( https://vk.com/id22309487 ) = автор публикации дал «добро» на перепост его материала

Справка: упомянутый в материале «Великодворский Сергей Александрович 1910», имеет именную тему https://perexilandia.net/forum/tikhvin-voiny/3919-velikodvorskij-sergej-aleksandrovich#5637

Справка: упомянутый в материале «Великодворский Виктор Сергеевич 1926», имеет именную тему
https://perexilandia.net/forum/tikhvin-voiny/3921-velikodvorskij-viktor-sergeevich

продолжение

Приближался Новый год - 1943-й. Мы с Алькой из яичной скорлупы делали смешных клоунов, из бумаги, окрашенной в свекле, луковой шелухе, синьке, клеили гирлянды. Папа привез маленькую ёлочку. Мы её поставили в большой комнате, украсили, на верхушку водрузили переливающийся серебряными бликами шпиль.
31 декабря у нас было только два урока, потом вручили табели успеваемости, накормили двойной порцией завтрака и поздравили с наступающим Новым годом. И мы отправились на каникулы.
Хотя было очень холодно, морозы стояли сильные, почти все время мы пропадали на улице: катались с Фагиной горы на лыжах, в Таборах на коньках. Библиотека переехала в новое здание на углу ул. Советской и Труда. Фонд к тому времени увеличился до 1,5 тысячи книг. И мы часто приходили туда, помогали библиотекарям. И так день за днём быстро промелькнули каникулы.
После каникул нас перевели в другое здание - в одноэтажный, выкрашенный жёлтой охрой, с тремя верандами и мезонином особняк на ул. Карла Маркса на берегу Вязитского ручья, кем-то из нас метко прозванный «Цыплячьим домиком». Правда, нам очень понравилась изысканная резьба наличников окон, хотя в то время половина деревянных домов в Тихвине была украшена деревянными кружевами. В самом же доме было очень холодно и сыро. В первый день из-за холода в классах даже отменили уроки. На следующий день каждый должен был принести по полену и паклю или старые тряпки, чтобы заделать щели в окнах. Кстати, правило «одного полена» действовало до тех пор, пока в школу не привезли дрова. В классе вели дежурство. Каждое утро дежурные приходили на полчаса раньше, мальчик должен был растопить печь, а девочка - следить за чистотой в классе, проверять руки. Конечно, переезд мы приняли без восторга. Но было одно преимущество.
Напротив, через дорогу, находилась маленькая пекарня. Около нее стояли лошади, запряженные в сани, на которых были установлены маленькие хлебные фургоны. В них бородатые и очень грозные на вид возчики загружали хлеб. А мы, пацаны, подбегали к этим угрюмым мужикам и начинали канючить: - «Дяденька, дай помогу!». Поначалу от нас отмахивались, но потом уступали и, отобрав четырех мальчишек из двадцати, разрешали участвовать в погрузке. И вот счастливчики грузят короба, а мы с завистью наблюдаем за ними. Какой ароматный и вкусный запах исходил от этих коробов с хлебом! Но принцип справедливости все же соблюдался: грузили по очереди. Кто-то отвлекал возчиков - на какое-то мгновение мы оставались без присмотра и удавалось отщипнуть от горбушки малюсенький кусочек.
В школе же хоть и топили, так как все исправно приносили по полену, в классах все равно было холодно. Уже часа через два они выстывали, на переменах ребята носились туда-сюда, дверь практически не закрывалась. И вот мы уже вновь натягиваем свои «бебухи», шапчонки и пишем за партами чуть ли не в рукавицах. В «невыливайках» замерзали чернила. Кто-то из дома притащил огромные валенки, и мы настояли, чтобы их надевала Фаина Ксенофонтовна - наш классный руководитель. Она смущалась и, как только заканчивался урок, снимала их и выходила из класса. А мы со звонком мчались на улицу, казалось, что там теплее. Носились по откосам Вязитского ручья, по ул. Карла Маркса (двора возле новой школы не было) и с неохотой возвращались в класс. Часто приходил наш любимый «капитан». Как-то он договорился с зенитчиками, чтобы нам разрешили побывать на настоящей батарее. Она находилась за так называемой «синагогой» (в то время она не действовала) в районе нынешней школы № 9. Нас очень хорошо встретили, разрешили покрутить штурвалы, напоили чаем. Впечатлений была уйма, притягивала каждая мелочь, все, что касалось фронта, военных действий.
А дома вновь горе. Мама получила похоронку сразу на двух старших братьев. Сколько потом ещё было таких потерь! А жизнь шла!
К слову, с 01 января в Тихвине отменили комендантский час, чему жители были очень рады, но за затемнением окон следили строго: фашисты продолжали бомбить город.
В конце января «капитан» с пионервожатой Лидой организовали группу «Юный пожарный». Конечно, записаться в неё желали почти все, но из двух классов отобрали только 16 человек. Группу разбили на четверки - пожарные звенья. В нашей четверке были Алька Куликов старшим, Толя Лебедев, я и Котька Лялин. И вот первое занятие. Нас предупредили, чтобы оделись похуже (правда. куда ещё похуже, и так выглядели гаврошами). Но все же явились в таких лохмотьях, что режиссер «Путевки в жизнь» позавидовал бы. Занятия проходили после уроков в главном корпусе пожарного депо. Первое проводил пожилой пожарный. Он рассказал, что мы будем делать на занятиях, показал спецовку, рукавицы, каску (она очень понравилась), совковую лопату, клещи и очки.
А вскоре военрук с пожарным устроили нам практическое занятие. выйдя во двор главного корпуса школы, увидели большую кучу песка. Мороз стоял сильный, бочки с водой, находившиеся рядом, вмерзли в этот песок. А «капитан» откуда-то вытащил неразорвавшуюся зажигательную бомбу, небольшую, серебристого цвета. Осторожно вывернул головку, убрал её в полевую сумку, а затем ножом расковырял содержимое и поджёг. Не разгоралась долго, он истратил несколько спичек. И вдруг что-то внутри треснуло, появился дымок и заискрило. Бомба словно взбесилась, в разные стороны с треском посыпались искры, повалил серый вонючий дом. Бомба подпрыгнула на месте, а затем зигзагами, как змея, поползла по двору. «Капитан» скомандовал: - «Давай!». И мы бросились ловить зажигалку. Но не тут-то было. Она убегала, словно загнанный зверёк, а мы толпой гонялись за ней. Бомба плевалась искрами, у некоторых стала тлеть одежда, но не обращая на это внимания, ребята продолжали «охоту». Но бомба резко поменяла направление и устремилась к зданию школы. Тогда пожарный выхватил у Альки Кулика щипцы, схватил «беглянку» и горящей головкой сунул в песок. Уж тут мы постарались! Соорудили над бомбой могильный холмик. Затем нас построили. Мы же, глядя друг на друга, не смогли сдержать смеха: дым был серый. а рожицы наши оказались черными, лохмотья зияли прожженными дырками. Пожарный сказал, что мы смелые ребята, с задачей справились (здесь он явно перехвалил) и со следующего дня можем приступать к дежурству. Оно проходило по сменам с 18 до 22 часов. Дежурили четвёрками. Родители не возражали. Тем более, что налёты всё ещё продолжались. Один нёс вахту у телефона, остальные по очереди на вышке.
Накануне Дня Красной Армии фашисты всё же застали врасплох. Бомбежка началась в 21 час. Это был очень мощный налёт. Немцы утюжили станцию, там скопилось много составов. в том числе два - с ранеными. Сбрасывали бомбы и в районе нынешнего 7-го и 8-го микрорайонов. К счастью, они упали в огороды, но стекла из окон повылетали во всей округе. были повреждены кровли, подсобные здания. На станции возник пожар. И наши пожарные уехали на тушение. В депо остались только военрук и звено Боровского. У телефона дежурил Козлов. Вдруг раздался звонок, и грубый мужской голос спросил, с кем он разговаривает. Козлов отчеканил:
- Дежурный по пожарному депо, ученик 3-а класса Тихвинской начальной школы № 1.
В трубке раздался рык: - «Это что за детский сад? Подать сюда старшего!»
Передали трубку «капитану». Он побледнел, трубку сжимал так. что казалось вот-вот раздавит её в руке. Затем произнес: - «Есть!» - и повесил трубку. Военрук сказал нам, что его вызывают в райком партии. Пожарные вернулись поздно, поблагодарили нас и отпустили по домам.
На следующий день уроки не шли в голову - что будет с нашим «капитаном»? Он пришел около 12 часов, сияющий, с улыбкой на лице, в руках у него был сверток с книгами. Он сказал, что райком партии благодарит нас за проделанную работу и оказанную помощь и награждает книгами Льва Кассиля «Кондуит и Швамбрания». Этого писателя мы знали хорошо, зачитывались его «Вратарём республики», книгой «Черемыш - брат героя». А военрука отметили почётной грамотой, но пожарную команду распустили. Так завершилась наша пожарная эпопея. Оставалось только тимуровское движение.
Зимой 1943 года почему-то закрыли хлебную лавку на ул. Красноармейской. Половину заручевцев прикрепили к Шиженскому магазину. Это была катастрофа! Хлеба не хватало даже на отоваривание карточек, поэтому приходилось занимать очередь с вечера. В 18 часов магазин закрывался и сразу собиралась толпа (раньше приходить было нельзя - милиция разгоняла). Тут же обязательно находились какой-нибудь здоровенный мужик и здоровенная баба с пудовыми кулаками и начинали выстраивать очередь. Зрелище было печальное: люди зверели, толкались, вступали в драку. Вот где требовались пудовые кулаки. Правда, в очереди в основном стояли пацаны разного возраста, старушки и человек десять старичков. Цепочка дотягивалась до ул. Связи. А вот главное наступало потом. Каждому на руке чернильным карандашом писали номер - главный документ, ставили роспись. Через каждые три часа - перекличка. Когда все успокаивалось, очередь постепенно таяла. Уходили погреться кто куда. Мы же бежали в кинотеатр «Комсомолец». Кино любили очень. А тогда, несмотря на войну, показывали много новых фильмов. Кинотеатр работал с 12 часов до двух часов ночи. Взрослый билет стоил 3 рубля, детский - 50 копеек, но у нас не было и их. Проникали в зал любыми способами, иногда с боем, когда толпа ребят врывалась в кинотеатр, сбивая с ног билетершу. Конечно, половину потом выводили из зала, предварительно надрав уши. Остальные прятались под стульями. Взрослые жалели нас и никогда не выдавали. Другие пробирались через крышу и чердак. Немцы, покидая город. подожгли кинотеатр, и теперь его ремонтировали. Кому-то удавалось пролезть через маленькое окно в туалете. Так что ни одну премьеру мы не пропускали. Фильмы смотрели не менее пяти раз, а некоторые и двадцать. Так что до двух часов мы были заняты. Конечно, бегали отмечаться в очередь. Потом забирались на чердак, находили тёплое местечко, устраивались и начинали рассказывать истории - одну страшнее другой, или дремали. Даже во время налётов никуда не уходили, не боялись.
В 4 часа отправлялись к магазину, вставали в очередь и, приплясывая или прижавшись друг к другу, ждали. в 6 часов приходила продавщица и её толстомордая помощница. В семь часов на трех подводах привозили хлеб: свежие, пахнущие до одурения буханки. Из очереди многие вызывались помочь в разгрузке. Но никого не допускали. Лотки носил возчик. Продавщица стояла в дверях, считала буханки. Наконец всё заканчивалось, начинали выдавать хлеб. Мы обычно стояли где-то двадцатыми в очереди, но это считалось близко. Получив хлеб на семью, бежали домой, на ходу отщипывая от буханки крошечные кусочки. А дома хватали сумку и мчались в школу на уроки.
Весна. Наступил апрель. И как гром среди ясного неба: милиция вместе с комендантской ротой и саперами проводит «шмон» - собирает оружие по домам. Мы. мальчишки, как-то особенно не расстраивались, относились спокойно, выносили из своих тайников найденное оружие, снаряды, мины, гранаты. Матери же чуть в обморок не падали и хватались за сердце, увидев наши трофеи. А мы продолжали выносить и бросать в возы оружие. Со взрывчаткой обращались так, что даже саперы боялись подойти к нам. Но распрощавшись с трофеями, вздохнули облегченно: что делать с такой кучей оружия, мы и сами не знали. Появились другие интересы: «поджиги», заряжаемые обычными спичками; финки с наборными рукоятками; кастеты из баббита; электрические фонарики; командирские сумки; ремни.
Третий класс я окончил на одни пятерки. Наступило лето. Покончив с огородными делами, вместе с друзьями Толиком Мурашовым и Петей Григорьевым устроились на работу в щёточную мастерскую. Она находилась в деревянном доме между ул. Крестьянской и Труда на берегу Вязитского ручья. Там делали для фронта разнообразные щётки (для чистки оружия, одежды, обуви и другое), для населения - ёршики для чистки ламповых стекол. Кроме того, изготовляли из папье-маше большие полушария. Говорили, что в них закладывали листовки и сбрасывали с самолётов над немецкими войсками. В цехе работали 14 пацанов, супружеская пара (муж, слепой, крутил специальный станок, жена закладывала в него щетину) да четыре женщины, клеившие бумажные полусферы. Руководил мастер - прихрамывающий мужичок. Нам выдали рабочие карточки, зарплату выплачивали с выработки. Ну а нашу троицу почему-то сразу определили в заготовители. Нужно было идти по высоковольтной линии Волховстрой - Бокситогорск, полуразрушенной в результате бомбёжек. Для изготовления ёршиков требовался алюминиевый провод, а для щёток - трос. Рабочий день в мастерской длился для ребят до 14 лет - 6 часов, до 16 лет - 8 часов, те, кто старше, трудились по 12 часов. Работа начиналась в 8 утра. Задание нам понравилось, и всё лето в любую погоду, несмотря на немецкие мины, шли к «высоковольтке» заготовлять сырьё. По пути удавалось насобирать ягод, грибов. Наш рабочий день в отличие от мастерской был не нормирован. Приходилось ходить за много километров, взбираться по опорам, так что скоро мы стали заправскими верхолазами. Вечером, вернувшись домой и наскоро перекусив, отправлялись на огороды полоть, окучивать. обрабатывать. И уже в сумерках мчались на речку смывать трудовую грязь. Отец с матерью качали головами, но ничего не говорили, только смазывали наши цыпки йодом и зелёнкой. Ну а мы, бухнувшись в постель, засыпали и никакие бомбёжки нас уже не могли разбудить. За работой лето промчалось быстро, в августе уволились, мастер пригласил приходить на работу через год.
Снова заработала хлебная лавка на ул. Красноармейской. Свободного времени у нас немного прибавилось. К тому же разрешили отоваривать хлеб до трёх дней. Очереди значительно уменьшились. На остальные продуктовые карточки давали сахар, сахарный песок или конфеты-подушечки, патоку. А вместо мяса выдавали солёную треску - наше любимое кушанье. Резали рыбу на тонкие ломтики и со свежесваренной картошечкой - одно объедение. Крупы, в основном, овсянку, выдавали регулярно.
Вот и новый учебный год. Мы в четвёртом классе - будущие выпускники начальной школы. Учимся в главном корпусе. Первый день принес много впечатлений: встречи с друзьями, учителями. На торжественной линейке Лида сообщила, что поступило решение Ленинградского областного комитета комсомола и областной пионерской организации о начале сбора средств на две танковые колонны «Ленинградский школьник». Мы все закричали «Ура!». Фаина Ксенофонтовна сказала, что на картошку нас уже не посылают. После уроков идем на площадь Свободы разбирать развалины. Однако в этот день были не только встречи, но и расставания - наш любимый «капитан» возвращался на фронт. Он пришел попрощаться. Позднее мы получили от него писем пять, писали сами. Но потом весточки с фронта прекратились, и о судьбе «капитана» больше ничего не знали.
Ещё одна новость. Летом десять ребят пытались бежать на фронт, девятерых вернули, а один, ученик 7-го класса Игорь Докичев, попал на фронт - в бомбардировочный полк дальнего действия, дошел до конца войны, стал стрелком-радистом. Как мы завидовали этим мальчишкам, даже тем, кого вернули домой!
О фронте мечтали все.
В ноябре призвали в армию Виктора Великодворского. Я очень завидовал ему. Наконец-то сбылась его мечта - он отомстит за погибшего отца. Как-то стало тоскливо. В декабре госпитали из нашей школы № 1 и монастыря выехали поближе к фронту. В школе тут же начался ремонт, да и в монастыре тоже происходили изменения.

(продолжение следует...

Владимир Хоботов ( https://vk.com/id22309487 ) = автор публикации дал «добро» на перепост его материала

Справка: упомянутый в материале «Игорь Докичев», возможно, оказался «Докичев Игорь Александрович 1927» со следующей архивной историей:

подвиг ID: 1514789897; Орден Отечественной войны II степени от 06.04.1985

В базе https://obd-memorial.ru доп. сведений нет
В базе ВПП доп. сведений нет

продолжение

Январь 1944 года принес радость - наши войска прорвали блокаду Ленинграда.
Дежурный должен был отмечать продвижение наших войск на карте. В его обязанность входило поддерживать огонь в печи, следить, чтобы доска в классе была тщательно вымыта, в лотке лежал мел, чернильницы заполнены. Ну, а санитарный дежурный должен был проверять чистоту рук, ушей и головы. Грязные руки мыли тут же в ведре с хлоркой, уши протирали мокрой тряпочкой. Ну, а если в волосах обнаруживалась «живность», то на следующий день ученик приходил подстриженным под ноль, причем было неважно - мальчик это или девочка.
Учились мы ответственно, предметов было много. К тому же в конце учебного года предстояло сдавать четыре экзамена. Так что учителя нам, выпускникам начальной школы, спуску не давали.
Уже в феврале ленинградцы стали возвращаться домой.
Зимой со мной случилось неприятность - прихватило живот, из туалета не вылезал. Одно дело, если бы такое произошло летом, тогда все ходили с полуспущенными штанами. Но зимой! Пригласили бабушку Андрееву. Она лечила всю улицу. Помогала, как могла, если же помочь не удавалось, говорила, чтобы пригласили врача. Пришла высокая худенькая старушка с суровым лицом. Она осмотрела меня, пощупала живот (пальцы на удивление мягкие и чуткие). Заглянула в рот, посмотрела в глаза, сказала, что ничего страшного, наверное, что-то не то съел. а разве упомнишь, что это было - ели всё, что под руку попадает! Бабушка сделала болтушку, маме сказала, чтобы попоила меня ею дня три. Ну и посоветовала есть сушеную чернику. К слову, весь город тогда так и лечился: понос - сушеная черника, черемуха; запор - касторовое масло; глисты - тыквенное семя, сантонин и сразу касторка; простуда - аспирин, пирамидон и сушёная малина; порезы - йод и зелёнка. Вот и вся домашняя аптечка в то время. Я, например, тогда и не знал, работает ли поликлиника, есть ли детский врач.
На следующий день, когда после болезни вернулся в школу, произошёл кошмарный случай. В классе были двое самых маленьких и юрких мальчишек - Гурьянов и Басков. На большой перемене они играли в пятнашки, гонялись на улице друг за другом. Леша Гурьянов перебежал через ул. Карла Маркса и спрятался за стоявшим автомобилем ЗИС-5, затем выскочил из-за него и - прямо под колеса военного грузовика. Он умер сразу же. Эта первая реально увиденная смерть одноклассника очень отразилась на нашей психике. Конечно, смертей во время войны видели много, но почему-то именно эта взбудоражила и возмутила. На похороны нас не пустили. Были учителя и родители.
Приближалась весна. И вместе с ней пришла радостная весть. Оказалось, что наши школьники собрали больше всего денег на танковые колонны. Кстати, вновь в городе появились газеты «Ленинградская правда», «Смена», и наши любимые «Ленинские искры».
А весна набирала силу. И в городе прошёл слух, что открывают церковь. В назначенный день люди, не занятые на работе, стали собираться возле церкви «Крылечко». Не пропустили это событие и мы. После уроков я, Котька Лялин, Боровской, спрятав пионерские галстуки, рванули к монастырю. Посмотреть высшее церковное начальство во главе с архимандритом Новгородским и Ладожским да побывать в церкви, которая была закрыта в 1934 году, хотелось многим. Очередь растянулась до бани. Мы же нахально подошли к самому крыльцу. Что удивительно, пропустили нас свободно. Постояв минут двадцать, прошли в храм. Огни лампад и свечей освещали зал. Трудно было дышать, собралось очень много народа. Люди двигались против часовой стрелки. Над головами плыли три медных таза, в них бросали деньги, кто сколько мог - в основном «красненькие» 30-рублевики. Когда тазы наполнялись, их возвращали к алтарю, там двое монахов (а может, послушников) высыпали деньги в обычные картофельные мешки. Наполнив их, запечатывали сургучом. А тазы передавали по новой. Средства собирали на восстановление храма.
Подошла наша очередь получить благословение. Нужно было подойти к священнику, высокому плотному мужчине в фиолетовой рясе. Возле на постаменте стояла икона Спасителя. Каждый должен был троеперстием перекреститься, поцеловать икону, затем подойти к священнику и поцеловать ему руку.
Рука была громадная. с пухлыми пальцами, покрытая рыжей щетиной. Я приложился к ней щекой. Священник усмехнулся, но глаза смотрели по-доброму:
- Как зовут отрока?
- Юрий.
- А, Георгий, значит. Благословляю тебя и отпускаю тебе все твои грехи.
Мы направились к выходу. Вдруг кто-то закричал: - «Пожар!». Все ринулись из церкви. Вместе с толпой выскочили и мы. Как оказалось, сильно не пострадали: у меня - шишка на лбу, у Котьки - оторванный рукав, а Боровской потерял шапку. На следующий день только и разговоров было об открытии церкви и пожаре. Правда, как такового пожара не было. У какой-то старушки то ли от свечи, то ли от лампадки занялся платок, огонь затушили быстро. Но паника дел натворила: один человек был задавлен насмерть, несколько получили травмы. А сколько было порванной одежды, потерянных шапок и валенок - не сосчитать!
Когда сошел снег, нашей «охожей» стал монастырь. Мы лазали везде, бродили по кельям, где ещё недавно размещался госпиталь, залезали на звонницу. Но больше всего манил к себе Успенский собор. Он был закрыт. Мы обходили его с разных сторон, чтобы найти хоть маленькую лазейку. Наконец, сзади обнаружили разбитое окно с решёткой, но протиснуться было можно. Сначала полез Виктор Нешин, затем его брат Володька, наконец настала моя очередь. Я оказался в небольшой комнате. На полу лежала возвышающаяся до потолка стопа сложенных друг на друга икон. Если бы она упала, то запросто могла завалить под собой человека. Дверь из комнаты была открыта. Я направился к выходу. По пути на что-то наступил, машинально поднял и положил, даже не рассмотрев толком, в карман. Вместе вошли в храм и замерли от восторга перед этой красотой. Такого мы никогда не видели! Глаз не оторвать. А потом лежали на каменном полу и молча смотрели вверх. Откуда-то издалека смотрел Спаситель, вокруг летали голуби и синева звала к себе. Сколько мы пробыли в таком положении, не знаю. Затем встали и принялись изучать каждый уголок храма. Вышли в притвор. Володька пробежал вперед и стал осторожно спускаться в подвал (место это было нехорошее, говорили, что гестаповцы устроили там пыточную). И вдруг раздался дикий крик. Володька выскочил из подвала, как ошпаренный, с вытаращенными глазами, взъерошенный: - «Там, там, там...» мы ничего не могли понять. «Там трупы!» - выпалил он. Тут и мы испугались. Но переборов страх, на цыпочках двинулись вниз. На полу действительно лежали два тела, но, присмотревшись, мы поняли, что это манекены. Каким образом они туда попали?
Из собора вернулись тем же путём, как и вошли - через окно. Попасть в храм проблемы для нас теперь не составляло, и мы частенько после школы приходили сюда, не переставая удивляться красоте. Кстати, вернувшись домой, я наконец рассмотрел поднятую в храме вещицу. Ею оказалась ладанка удивительной красоты. Она стала моим талисманом. С нею ходил сдавать экзамены. Начальную школу окончил с одной четверкой, остальные - пятерки.
1944 год. Снова 01 сентября. В школу мы идём уже вдвоем с братом. Алик пошёл в первый класс. Я же попал в 5-г. Многие, кто учился вместе со мной в начальной школе, попали в этот класс.
Уже на следующий день после линейки мы в рабочей одежде и с небольшими вещмешками за плечами, в которых находилось самое необходимое, отправились в Цвылево (совхоз «Культура») на уборку картофеля. Часть ребят разместили в школе, остальных - в семьях. Работы было много. Распределяли по четыре борозды на двоих, давали одну большую корзину. Трудились, не разгибая спины. В конце дня уже ползли на кленках. Зато кормили хорошо. Пала тёлка, и мясо нам добавляли во все блюда. У многих от такого обилия случилась «медвежья» болезнь. На уборке работали месяц, за делами время прошло незаметно. Вернулись в город к заморозкам.
Занятия в школе начались только 01 октября. Правда, парт в школу ещё не завезли, и мы разместились по трое за обычными столами.
Наш кабинет находился на втором этаже. Новую классную руководительницу звали Антонина Анатольевна. Поначалу мы её невзлюбили. Но после нескольких уроков наше мнение изменилось. То, что каждый предмет преподавали разные учителя для нас было внове. Много позднее мы поняли, какие чудесные у нас были педагоги. Русский язык и литературу вела А.А. Малярчикова, математику - Т.И. Киселева, историю и географию - молодая и красивая В.П. Леонтьева, физкультуру - незабываемая Симочка Нюрговская. Каждый урок был интересен. Открыв рот, мы слушали рассказы и объяснения учителей. И действительно, узнали мы много. Правда, с французским языком был завал. Я, например, запомнил только две фразы. Наша милая француженка поначалу добивалась правильного произношения, но вскоре поняла, что к языку Бальзака и Гюго у нас никакого влечения нет. Она вышла замуж за летчика и уехала с ним.
Самое страшное, что с нами могло случится в этом возрасте, произошло - мы влюбились. На уроках по классу летали записки, влюбленные парочки ворковали за партами, благо освещение было слабое - керосиновая лампа на столе учителя. Она освещала лишь его лицо да часть доски. А на галёрке царила анархия: кто спал, кто играл в зуботычины и т.д. По вечерам мы уже стали собираться на квартирах, пока родители были на работе. Из парней в классе на танцы ходил только я, а вот девчата бегали почти все. Танцы проходили в «Железке» - железнодорожном клубе недалеко от вокзала. Одним словом, жизнь текла. На фронтах был полный успех, но «похоронок» стало приходить больше. Почти каждый день по радио Левитан зачитывал Приказ Верховного Главнокомандования и гремели залпы салютов в честь освобождения очередного населённого пункта.
Подошел 1945 год. Мы очень тщательно к нему готовились, с нетерпением ожидали школьный новогодний праздник. И вот он наступил. Традиционная украшенная самодельными игрушками и мишурой ёлка, концерт, музыка, танцы. Всех выступающих встречали на «ура». Ромка Беляев в своем фюрерском наряде был неподражаем. Я же с группой ребят танцевал полонез Огинского. Веселье продолжалось до темноты. Керосиновые лампы не могли осветить всё помещение, и нас отправили по домам.
Каникулы пролетели быстро, и снова - уроки. Учителя стали больше задавать, ведь нам предстояло подготовиться к восьми экзаменам. Но мы относились к этому довольно легкомысленно. С приходом весны нами окончательно завладело романтическое настроение. Война подходила к концу.
Наступило 01 Мая. Впервые на праздник вышел весь город. Люди принарядились. Женщины - в белых блузках и чёрных юбках, мужчины - в светлых полотняных штанах. Тихвин украсился флагами и транспарантами. В праздничной демонстрации приняли участие все организации и предприятия города. Почти каждая делегация шла хоть и с небольшим, но своим оркестром. В руках несли флаги, транспаранты, портреты партийных лидеров. Вокруг люди пели, танцевали. В общем, это был настоящий праздник, как и до войны.
А май был теплый и солнечный, мы даже пытались купаться уже в первые дни месяца. В ночь с 08 на 09 мая город «взорвался»: стреляли из всех видов оружия, пускали ракеты, люди плакали, обнимались. Некоторые выскакивали из дома в исподнем, а когда слышали слова «война закончилась!», присоединялись к остальным. Совершенно незнакомые люди, не сдерживая чувств, бросались друг другу на шею и громко рыдали. А 09 мая жители собрались на площади, в домах возле репродукторов и ждали выступления Левитана. И в 12 часов звучало официальное сообщение о полном разгроме и капитуляции фашистов. Что тут началось! Столы составляли прямо посреди улиц, приносили кто что мог: заначки спиртного, закуску. Кто-то приходил с гармонью. Тогда на два дня всех отпустили с работы, и мы тоже не ходили в школу. Люди преобразились, их было не узнать. Из поникших, усталых, убитых горем они превратились в радостных, красивых, улыбчивых и добрых. Это был самый главный праздник в моей жизни.
Праздники праздниками, но приближались экзамены. Мы собирались группами, зубрили, писали шпаргалки, учились их прятать. Но учеба в голову не шла: весна, Победа, любовь - всё это вмещалось в нашу ребячью жизнь.
Горожане теперь выбрали местом сбора и гуляний вокзал. Все ждали эшелонов, а вместе с ними возвращения родных и близких. А поезда, украшенные цветами, портретами Сталина, шли один за другим. Из теплушек высовывались счастливые лица военных.
Наконец экзамены. Учителя отнеслись к нам с пониманием, особенно не зверствовали, и мы кое-как сдали экзамены и получили заветные табели. Когда я показал результаты учебы родителям, те долго изучали документ, но потом махнули рукой. Зато братишка первый класс окончил хорошо.
Все с нетерпением ждали 24 июня - на этот день был назначен Парад Победы. С утра люди стали стекаться на площадь и в другие места, где были установлены динамики. И вот 10 часов утра. Бой курантов на Спасской башне, цоканье копыт по мостовой Красной площади, доклад Рокоссовского Г. Жукову и его последние слова, что мы победили. Люди, слушая, бурно выражали свою радость. Затем все замолкли. Левитан сообщил, что к мавзолею подходит рота почетного караула с немецкими штандартами. Наши воины бросают их к подножию мавзолея. И слышно, как они падают, ударяясь древками о камень.
Люди поняли, что теперь действительно ненавистная фашистская Германия повержена».

Владимир Хоботов ( https://vk.com/id22309487 ) = автор публикации дал «добро» на перепост его материала